ВВЕДЕНИЕ

 

Географические условия и историко-культурный процесс

 

Одной из основных особенностей географического положения Японии считается ее островная изолированность, что оказало ог­ромное влияние на жизнь ее обитателей. Однако следует иметь в виду, что отделенность нынешней Японии от материка — явление историческое, т. е. имеющее свои временные границы. В эпоху плейстоцена Япония была связана с материком сухопутными переходами. Считается, что во время максимального оледенения вюрмского периода уровень океана был на 140 м ниже нынешне­го. Это позволяло проникать на архипелаг переселенцам из раз­ных частей Азии — как с юга (через о-в Кюсю), так и с севера (через о-в Хоккайдо).

Таким образом, ранняя культура обитателей Японии формиро­валась в результате тесного взаимодействия различных культур­ных и антропологических компонентов. Наибольшее значение для формирования собственно японской культуры возымел южный морской путь, обеспечивавший связь Корейским п-овом и Китаем. Достаточно заметные инокультурные этнические вливания оттуда, проходившие в несколько этапов, продолжались вплоть до VII века н.э. Но и после этого чисто культурные связи с Дальним Востоком (в особенности с Китаем) были чрезвычайно важным фактором в эволюции японской культуры.

            *            *

Островам Японского архипелага присущ ряд разнообразных географических и климатических особенностей, которые оказали значительное влияние на стиль жизни японцев, их менталитет, культуру и историю.

На территории Японского архипелага не существует точки, откуда расстояние до моря превышало бы сто плюс несколько де­сятков километров. Рельеф являет собой сочетание гор (около 75% суши) и равнин, разделенных горными отрогами. Причем на любом широтном срезе представлены как равнинные, так и гор­ные участки.

Таким образом, каждый из регионов Японии, расположенных на одной широте, обеспечивает территориально близкое сосуще­ствование трех зон, весьма отличных по своим природным усло­виям. В исторический период на этой основе в непосредственной близости друг от друга получили полномасштабное развитие 3 хо­зяйственно-культурных комплекса: морской (рыболовство, собирательство моллюсков и водорослей, выпаривание соли), равнин­ный (земледелие с центральной ролью заливного рисоводства) и горный (охота, собирательство, богарное земледелие, лесовод­ство).

Как показывает история мирового хозяйства, каждый из этих укладов может быть вполне самодостаточным. Но их физическая приближенность друг к другу в условиях Японии предопределила возможность и даже необходимость тесных контактов между их носителями, что выразилось в ранней специализации типов хозяй­ствования, а также в интенсивных процессах обмена (товарного и культурного), происходивших на региональном уровне.

Вместе с тем, природные условия архипелага предопределили и значительную изолированность друг от друга отдельных регио­нов. Начиная по крайней мере с VII в. и вплоть до середины XIX политико-административная карта Японии неизменно подразде­лялась приблизительно на 60 провинций. Подавляющее большин­ство из них располагало выходом к морю, а также имело в своем составе как равнинные, так и горные участки, что делало их в значительной степени самообеспечивающимися образованиями. Такая самообеспеченность ресурсами явилась предпосылкой по­литического сепаратизма, который наблюдался на протяжении весьма продолжительного исторического периода (безо всяких оговорок о «единой Японии» можно говорить лишь начиная с се­редины XIX в.).

Кроме того, следует отметить большую протяженность Япон­ского архипелага. Узкая гряда островов вытянута в направлении с северо-востока на юго-запад в пределах 45°-24° северной широты. Поэтому условия обитания населения разных регионов Японии весьма различны. К тому же обилие гор способствует консерва­ции локальных особенностей стиля жизни. Еще в прошлом веке обитатели севера и юга Японии испытывали значительные лин­гвистические затруднения при общении друг с другом (не изжиты они окончательно и в настоящее время).

Вплоть до второй половины XIX в. из зоны японской культуры и истории в значительной степени выпадал о-в Хоккайдо (прежде всего потому, что там было невозможно рисоводство, а японское государство было заинтересовано в первую очередь в освоении территорий, потенциально пригодных для возделывания риса). Архипелаг Рюкю в силу его удаленности от островов Кюсю и Хонсю также вел вполне независимое культурно-хозяйственное и историческое существование и окончательно попал в сферу влияния Японии только после присоединения к ней в 1879 г., когда была образована префектура Окинава.

Короткие и бурные японские реки, берущие свое начало в го­рах, текут только в широтном направлении. Поэтому их значение в качестве транспортных и информационных артерий было доста­точно ограничено, и они не играли важной объединяющей хозяй­ственной и культурной роли, свойственной рекам в других циви­лизациях. Альтернативу речному сообщению представляли собой прибрежные морские пути и, в особенности, сухопутные дороги, строительство которых активизировалось в периоды сильной цен­трализованной власти (периоды Нара, Токугава, Мэйдзи).

Следует подчеркнуть особое значение моря для хозяйственной жизни японцев. В непосредственной близости от архипелага встречаются теплые и холодные морские течения, что создает очень благоприятные условия для размножения планктона и вос­производства рыбных запасов. В настоящее время в прибрежных водах Японии обитает 3492 вида рыб, моллюсков и морских жи­вотных (в Средиземном море — 1322, у западного побережья Се­верной Америки — 1744). Подавляющее большинство их концен­трируется в районе о-вов Рюкю, однако наиболее продуктивные виды добываются у берегов Хонсю и Хоккайдо. Особенно важным фактором с точки зрения добычи пищевых ресурсов было наличие богатых запасов кеты и горбуши, поднимающейся на нерест в ре­ки северо-восточного Хонсю и Хоккайдо.

Морской промысел (рыба, моллюски, водоросли, соль) не стал для населения Японии лишь дополнительным по отношению к земледелию занятием, а развился в совершенно необходимый для полноценной жизни хозяйственный уклад. Море было для япон­цев основным источником пищевого белка, микроэлементов, а впоследствии и источником удобрений для суходольного земледе­лия. При этом чрезвычайная изрезанность береговой линии Япон­ского архипелага, протяженность которой составляет более 280 тыс. км, позволяет говорить о фактическом (и притом весьма зна­чительном) увеличении территории, подверженной интенсивному хозяйственному освоению.

Влияние рыболовства, безусловно, сказалось и на особенно­стях устройства общественной жизни. Начиная с самого раннего времени, экономика Японского архипелага проявляла тенденцию к интенсивному, а не экстенсивному развитию. Дело в том, что этнографические исследования показывают, что рыболовство спо­собствует возникновению ранней оседлости и высокой концентрации населения. Это подтверждается и данными археологиче­ских раскопок последнего времени в Японии.

*          *          *

Еще в большей степени тенденция к хозяйственной интенси­фикации проявилась после усвоения протояпонцами культуры за­ливного земледелия, способного при значительных трудозатратах обеспечивать пищей возрастающее население.

Считая себя прежде всего земледельческой, рисопроизводящей страной, японское государство всегда уделяло основное вни­мание контролю над сельскохозяйственным населением и посто­янно занималось регулированием земельных отношений. Главные конфликты японской истории затрагивали в основном именно земледельческое население.

Главной сельскохозяйственной культурой Японии является рис. Особенно широкое распространение получило заливное ри­соводство, принесенное переселенцами с юга Корейского п-ова. Существует несколько природных факторов, которые предопре­делили доминирование риса среди других злаковых. Это влажный и сравнительно теплый климат, обилие рек, поросшие лесами го­ры, «работающие» в качестве резервуаров для накопления влаги.

Для истории и культуры укоренение рисоводства имеет колос­сальное значение. Оно не только создало возможности для увели­чения количества прибавочного продукта и роста населения (рис является потенциально наиболее урожайной культурой среди всех зерновых, за исключением кукурузы), но и способствовало формированию «комплекса оседлости». Это связано с тем, что возделывание риса — весьма трудоемкое занятие, требующее строительства ирригационных сооружений.

Особенности природных условий архипелага внесли специфи­ку и в этот процесс. Там, где природные условия диктовали строи­тельство разветвленных оросительных систем (в древнем Египте, Месопотамии, Северном Китае, Средней Азии) обязательно воз­никали ответственные за их сооружение и поддержание в порядке государственные институты. В результате исключительная роль государства в организации жизни всего общества вела к установ­лению форм деспотического правления. Япония избежала этой участи: даже в эпохи существования наиболее «жестких» режи­мов — в периоды Нара или Токугава — там сохранялись влия­тельные социально-политические противовесы, сдерживавшие деспотические тенденции. И не в последнюю очередь это было связано с отсутствием экономической необходимости в организа­ции масштабных и жизненно необходимых общественных работ.

Дело в том, что территория Японии с ее обилием коротких рек и ручьев, изрезанностью рельефа требовала не столько постройки гигантских оросительных систем, сколько налаживания сотрудни­чества на местном уровне для сооружения сравнительно неболь­ших ирригационных сооружений и распределения уже имеющих­ся водных ресурсов.

Находясь в целом в зоне умеренного температурного режима (за исключением островов Хоккайдо и Окинава), Япония отлича­ется чрезвычайно влажным климатом (1700-1800 мм осадков в год) — самым влажным в мире для данной температурной зоны. В связи с этим вегетация на островах характеризуется высокой ин­тенсивностью — в своей температурной зоне в Японии отме­чается самая высокая продуктивность растительной биомассы. Это ведет к отсутствию естественных пастбищ, поскольку все от­крытые участки быстро покрываются деревьями и кустарниками, что делает поддержание искусственных пастбищ или же выпасов весьма трудоемким делом.

Недостаток земли, пригодной для пастбищ, а также богатые запасы морепродуктов предопределили отсутствие полноформат­ного животноводческого комплекса, что имело огромные послед­ствия не только для диеты японцев, но и для историко-культурно­го процесса вообще, поскольку развитый животноводческий ком­плекс с неизбежностью предполагает потребность в новых терри­ториях и провоцирует агрессивность, направленную вовне.

Вся история Японии доказывает, что японцы не желали выхо­дить за пределы своего архипелага и не прилагали существенных усилий для усовершенствования морских судов. Их тип хозяйст­венной адаптации предполагал интенсивные способы ведения хо­зяйства, в то время как, например, скотоводческий комплекс Анг­лии (с которой — далеко не всегда корректно — часто сравнивают Японию) буквально выталкивал часть ее населения во внешний мир, провоцировал экспансионистские и «пионерские» устрем­ления. Японцы же, постоянно расширяя заливные посевы риса, совершенствуя агротехнику и способы рыболовства, довольно ра­но (приблизительно с середины VII в.) решительно вступили на интенсивный путь развития.

Замкнутости геополитического существования Японии не мог­ла помешать даже исключительная бедность архипелага мине­ральными ресурсами. Несмотря на это, вплоть до новейшего вре­мени японцы не предпринимали серьезных усилий ни в активиза­ции международной торговли, ни в приобретении этих ресурсов насильственным путем, предпочитая довольствоваться тем, чем они располагали: способы хозяйственной адаптации к природным условиям позволяли им это. Этап самоизоляции был прерван лишь во второй половине XIX в. после серьезного знакомства с Западом и началом промышленного развития, что потребовало минеральных ресурсов в том количестве, которое территория Японии обеспечить уже не могла. Отсюда — империалистическая экспансия, начавшаяся после реставрации Мэйдзи и закончивша­яся поражением во второй мировой войне.

Длительные периоды автаркического и полуавтаркического существования (сокращение связей с материком в 1Х-ХП вв. и почти полная самоизоляция при сёгунате Токугава) доказывают, что при сложившемся комплексе хозяйственной адаптации Япо­ния не испытывала потребности в новых территориях, а ее ресур­сы были достаточны для обеспечения замкнутого доиндустриального цикла жизнедеятельности. Сложившийся способ хозяйство­вания был способен удовлетворить не только первичные физиоло­гические потребности человека, но и оказался в состоянии гене­рировать высокоразвитую культуру, которая невозможна без дос­таточного уровня прибавочного продукта. В этом смысле Японию можно квалифицировать как маленький материк.

Тем не менее, недостаток природных минеральных ресурсов (при сравнительной обеспеченности пищевыми) оказывал замет­ное воздействие на весь стиль жизни и менталитет японцев в древности и средневековье. Они приобрели такие черты, как огра­ничение употребления металла только самыми необходимыми сферами, постоянное стремление к экономии и миниатюризации, сравнительно малый имущественный разрыв между социальными «верхами» и «низами».

*          *          *

Физическая удаленность, изолированность Японии от матери­ка отнюдь не означали, что японцы не знали, что там (в первую очередь в Китае и Корее) происходит. Контакты осуществлялись постоянно, причем не столько на уровне товарообмена (который ограничивался по преимуществу предметами «роскоши»), сколько на уровне идей, know-how, т. е. на уровне информационном. В связи с тем, что число японцев, посещавших материк, никогда не было особенно большим, особую значимость приобретали пись­менные каналы распространения информации. Образовательная инфраструктура, созданная в УП-УШ вв. претерпевала значи­тельные изменения в своих формах (государственные школы чи­новников, домашнее образование, школы при буддийских храмах, частные школы и т.д.). Однако неизменным оставалось одно — престиж письменного слова и повседневное функционирование его в качестве носителя необходимой для существования общест­ва и культуры информации. Уже первые христианские миссионе­ры, побывавшие в Японии в ХУ1-ХУН вв., отмечали необычайную тягу японцев к учению. И действительно: от этого времени оста­лось громадное количество письменных документов, включая многочисленные сельскохозяйственные трактаты и дневники, на­писанные самыми простыми крестьянами.

В XIX в. степень грамотности японцев практически не отлича­лась от передовых стран Европы и Америки того времени (40% среди мужчин и 15% среди женщин), т. е. информационные про­цессы еще до прихода европейцев осуществлялись там с большой интенсивностью.

*          *          *

На протяжении почти всего исторического периода Япония осознавала себя как периферию цивилизованного мира и никогда, за исключением ранней стадии формирования государственности и последнего столетия, не претендовала на роль культурного, по­литического и военного центра. Если учесть, что основной внеш­ний партнер Японии — Китай, — напротив, обладал гиперкомплексом своей «срединности» (и сопутствующей ему незаинтере­сованностью в делах японских «варваров»), то станет понятно, по­чему потоки информации, направленные с континента в Японию и из Японии во внешний мир, до самого последнего времени не бы­ли сопоставимы по своей интенсивности. В процессах культурно­го обмена Япония всегда выступала как реципиент, а не как до­нор.

Не только сама Япония ощущала себя как периферию ойкуме­ны: внешний мир также воспринимал ее в этом качестве. В связи с этим письменные свидетельства, с которыми приходится иметь делу историку, отличаются некоторой односторонностью: в на­шем распоряжении находится сравнительно немного внешних по отношению к Японии источников информации. Применительно ко многим историческим периодам мы лишены возможности взгляда извне, что, безусловно, часто ставит исследователя в чрезмерную зависимость от местной трактовки событий и сужает его способ­ность к объективной оценке, которая всегда вырабатывается при сопоставительном анализе различных взглядов.

Общепризнанным является факт широкого заимствования японцами достижений континентальной цивилизации практиче­ски на всем протяжении истории этой страны. Трудно обнару­жить в традиционной японской культуре и цивилизации хоть что-то, чего были лишены ее дальневосточные соседи (свои континен­тальные прототипы обнаруживают и знаменитые японские мечи, и сухие сады камней, и чайная церемония, и культура карликовых растений бонсай, и дзэн-буддизм и т.д.). Тем не менее, японская культура всегда была именно японской. Ведь своеобразие культу­ры проявляется не столько на уровне изолированно рассматри­ваемых «вещей» или «явлений», сколько в характере связей меж­ду ними, из которых и вырастают доминанты той или иной куль­туры.

Чрезвычайно важно, что почти на всем протяжении ее исто­рии заимствования осуществлялись Японией совершенно добро­вольно, а значит Япония имела возможность выбора — заимство­вались и укоренялись лишь те вещи, идеи и институты, которые не противоречили уже сложившимся местным устоям. В этом смысле Япония может считаться идеальным «полигоном» для ис­следований межкультурных влияний, не отягощенных актами на­силия или же откровенного давления извне.

Сказанное, разумеется, можно отнести к послемэйдзийской (начиная с 1868 г.) Японии лишь с определенными оговорками. Ведь «открытие» страны, связанное с событиями «обновления Мэйдзи», произошло под влиянием непосредственной военной опасности, грозившей со стороны Запада. Послевоенное же раз­витие в очень большой степени определялось статусом страны, потерпевшей поражение во второй мировой войне, и оккупацион­ные власти имели возможность непосредственного контроля над государственной машиной Японии. Но до тех пор Япония скорее ждала, что мир «откроет» ее, чем искала сама пути к сближению с ним. Внешний мир ограничивался для нее по преимуществу Коре­ей и Китаем. Даже родина буддизма — Индия — привлекала оби­тателей островов очень мало. Страна, окруженная морем, не су­мела создать быстроходных и надежных кораблей и не знала ни­чего такого, что можно было бы хотя бы отдаленно сопоставить с эпохой великих географических открытий. Эта эпоха коснулась Японии лишь в том смысле, что она была открыта европейцами.

Подобная закрытость приводила к консервации особенностей местного менталитета и стиля жизни, вырабатывала стойкое убеждение в некоей «особости» Японии, ее культуры и историче­ского пути.

Такая самооценка, в плену которой подсознательно находятся и очень многие западные исследователи (не говоря уже о массо­вом сознании) является дополнительной причиной трудностей, возникающих при интерпретации историко-культурного процесса в Японии.

*          *          *

Японию часто считают страной небольшой. Это не совсем верно, ибо ее территория (372,2 тыс. кв. км) больше площади со­временной Италии или Британии. Однако, как было уже сказано, значительная ее часть занята горами, что существенно ограничи­вает реальные возможности хозяйственной деятельности челове­ка. Немногочисленные равнины (самая обширная из которых — Кантō — занимает площадь 13 тыс. кв. км) и узкая прибрежная полоса — вот, собственно, и вся территория, на которой могли расселяться японцы начиная с древности и до нынешних дней. В какой-то степени это, видимо, предопределило общую историче­скую тенденцию к высокой концентрации населения. Так, число жителей первой столицы Японии — Нара — оценивается в 100— 200 тыс. чел. (VIII в.), в Киото в 1681 г. проживало 580 тыс. чел., а население Эдо (совр. Токио) в XVIII в. составляло более 1 млн. чел., и он был тогда, судя по всему, крупнейшим городом мира.

Эта тенденция сохранилась и в настоящее время: основная часть населения Японии проживает в гигантском мегаполисе на восточном побережье страны, в то время как остальная террито­рия остается сравнительно малозаселенной. Таким образом, речь должна идти не только о незначительности пригодной для заселе­ния территории, но и об особенностях национального характера, хозяйственной адаптации, социальной организации, которые при­водят к тому, что люди предпочитают сбиваться вместе, даже ес­ли имеют физическую возможность к более свободному расселе­нию.

При высокой концентрации населения имеются три возмож­ности разрешения этой ситуации:

1) не вынеся слишком тесного соседства, люди начинают вза­имное истребление;

2) наиболее активная часть населения покидает пределы прежней среды обитания;

3) социальные, культурные, этнические и родовые группы «притираются» друг к другу и находят взаимоприемлемый ком­промисс общежития.

В целом, в Японии был реализован именно третий вариант. С установлением сёгуната Токугава (1603) длительный период меж­доусобиц был окончен, и с тех пор страна не знала глобальных социальных потрясений; эмиграцию рубежа Х1Х-ХХ вв. также удалось приостановить.

Высокая плотность населения образует такую среду, где рас­пространение информационного сигнала происходит с большой скоростью, что является важнейшей предпосылкой возникнове­ния культурной однородности, гомогенности.

Культурная гомогенность предполагает относительную этни­ческую, языковую, религиозную, социальную и имущественную однородность населения Японии. Полное отсутствие притока переселенцев начиная с VIII в. позволило постепенно унифициро­вать этнические различия, которые, безусловно, существовали в древности. Межконфессиональных противоречий удалось, в ос­новном, избежать, поскольку действительной основой японского менталитета всегда оставался синтоизм. Его контаминация, взаи­мопроникновение с буддизмом (религией по своему изначальному духу чрезвычайно малоагрессивной) были достигнуты, в основ­ном, за счет мирного межкультурного влияния. Имущественное расслоение никогда не было в Японии вопиюще велико, а жесткая система предписанных социальных ролей с обоюдными права­ми/обязанностями верхов/низов обеспечивала четкое функцио­нирование социального механизма (острые общественные кон­фликты возникают, как правило, именно там, где социальные ро­ли оказываются «смазаны» в силу различных причин). В связи с этим воздействие реально существовавших региональных хозяй­ственно-культурных различий на динамику исторического про­цесса оказалось в Японии ограниченным.

Относительная перенаселенность Японии при невозможности «исхода» (или же психологической неготовности к нему) дикто­вала необходимость выработки строгих правил бытового и соци­ального общежития. «Китайские церемонии» японцев, которые до сих пор являются отмечаемой всеми чертой национального харак­тера, — внешнее следствие такого положения вещей, когда суще­ствует жизненная необходимость гармонизации самых различных групповых и индивидуальных интересов. Обладая чрезвычайно высоким средним уровнем образованности, развитой и культиви­руемой индивидуальной рефлексией, японцы, тем не менее, из­вестны на Западе своими коллективными формами поведения, понимаемого зачастую как «недоразвитость индивидуальности». Это, безусловно, не так. Речь должна идти о выработанной века­ми модели поведения в критически перенаселенном пространстве. Можно сказать, что свободный и осознанный выбор японцев за­ключается в отказе от индивидуальной свободы ради гармониза­ции общественных интересов в целом.

Теснота добровольного проживания способствовала формиро­ванию специфического взгляда на мир, весьма отличного от того, которым обладают «равнинные» этносы, которым природные ус­ловия позволяют расселяться более вольготно. Общая тенденция к миниатюризации прослеживается во всех областях японской культуры — начиная от поэтических форм танка и хайку и кон­чая искусством выращивания карликовых растений бонсай. Ув­лечение масштабным было свойственно японцам лишь на ранней стадии становления государственности. Даже эпос, изначально предполагающий гипертрофированное изображение событий, не демонстрирует в Японии страсти к сильным преувеличениям.

Вообще, японскую культуру можно назвать «близорукой» (в отличие от «дальнозоркости» равнинных народов, в частности, русских): она лучше видит, а человек, ей принадлежащий, — луч­ше осваивает ближнее пространство, которое всегда было в Япо­нии хорошо обустроено. Японская культура как бы всегда смот­рит под ноги, и мышление стратегическое, абстрактное, философ­ское, взгляд на мир «сверху», освоение дальних пространств и просторов никогда не были сильными сторонами японцев. Япон­ское культурное пространство — это скорее пространство «свер­тывающееся», нежели имеющее тенденцию к расширению.

Не случайно поэтому, что спорадические попытки японцев к пространственной экспансии всегда заканчивались неудачей. Так было в VII в., когда японский экспедиционный корпус потерпел жестокое поражение на Корейском п-ове. Так случилось и почти тысячелетие спустя с экспедицией Тоётоми Хидэёси, вынаши­вавшего планы посадить на китайский престол японского импера­тора. Японские воины оказались бессильны, попав в мир с други­ми пространственными и культурными измерениями.

Крупнейший стратегический провал ждал Японию и при всту­плении ее во вторую мировую войну: было принято фатальное ре­шение о нападении на Пирл-Харбор как раз в то время, когда японская армия прочно увязла в необъятном Китае. И дело здесь не в «глупости» руководства страны, а в его в буквальном смысле слова «недальновидности», то есть культурно обусловленной не­способности оперировать непривычными геополитическими мас­штабами.

Ограниченность мира, в котором обитали японцы, привела к тому, что их признанные всем миром достижения связаны, преж­де всего, с малыми формами (включая и продукты современного научно-технического прогресса), требующими точного глазомера, умения оперировать в малом пространстве, приводя его в высокоупорядоченное состояние. Легкость, с которой японцы овладели техническими достижениями Запада, обусловлена, среди прочего, тем, что лежащая в их основе прецизионная точность технологи­ческих операций была освоена японцами очень давно, что, в част­ности, нашло выражение в подробно разработанной шкале изме­рений с удивительно малой для «донаучного» общества ценой де­ления. Давнее и воплощенное в каждодневной деятельности стремление к точности порождает известный всему миру перфекционизм японцев, их настойчивое стремление к совершенству.

*          *          *

Разумеется, взаимосвязь природных условий и историко-куль­турного процесса не является жестко детерминированной. Она лишь задает параметры, в рамках которых проявляются собствен­ные закономерности социально-исторического и культурного раз­вития. Кроме того, огромное значение имеет и фактор историче­ской случайности. Причудливое сплетение закономерного и слу­чайного и образует ткань реального исторического процесса, кон­кретной истории страны, изложению которой и посвящена эта книга.

 

Летоисчисление и периодизация

 

Летоисчисление. На протяжении своей истории японцы ис­пользовали несколько систем датировки тех или иных событий. Наиболее ранняя — заимствованный ими из Китая (и общий для всех стран Дальнего Востока) счет годов по 60-летнему циклу, окончательно сформировавшемуся там к нача­лу династии Поздняя Хань (25-220 гг.).

Согласно этой системе для обозначения каждого года исполь­зуется комбинация из двух иероглифов. Первый из них — один из десяти циклических знаков, второй — относится к ряду двенадца­ти знаков зодиака.

Циклические знаки называются «дзиккан» (букв. — «десять стволов»). Согласно древней китайской натурфилософской тради­ции к ним относятся 5 основных элементов, из которых и образу­ется все сущее: ки (дерево), хи (огонь), цути (земля), ка (сокра­щение от канэ — металл), мидзу (вода). Каждый из «стволов», в свою очередь, подразделяется на два — «старший брат» (э) и «младший брат» (то). При произнесении вслух «ствол» и его «от­ветвление» соединяются между собой с помощью указателя притяжательности «но» (на письме не обозначается). Получается, что каждый элемент может выступать в двух сочетаниях. Напри­мер, ки-но э (дерево+но+старший брат) и ки-но то (дерево+но+младший брат). Каждое из этих сочетаний записывается одним иероглифом.

Общее название знаков зодиака — «дзюниси» («двенадцать ветвей»). Это — нэ (крыса, мышь); уси (бык); тора (тигр); у (за­яц); тацу (дракон); ми (змея); ума (лошадь); хицудзи (овен, ов­ца); сару (обезьяна); тори (курица); ину (собака); и (свинья).

Год маркируется сочетанием двух иероглифов — «ствола» и «ветвей». Поскольку ветвей, естественно, больше, то при упоми­нании 11-го знака зодиака (собаки) счет «стволов» снова начина­ется с «ки-но э». Таким образом, новое совпадение первого «ство­ла» и первой «ветви» наступает через 60 лет. Это — полный 60-летний цикл, согласно которому и шел отсчет годов в древности. В настоящее время часто употребляются малый, 12-летний цикл — только по названиям зодиакальных знаков. В самом общем ви­де данная концепция отражает идею нелинейного, повторяющего­ся, циклического времени и обладает определенными неудобст­вами, поскольку лишена абсолютной точки отсчета.

Месяцы обозначались (и обозначаются до сих пор) порядко­вым номером — от 1 до 12. «Вставные» (или «дополнительные») месяцы {дзюн или уруу), образующиеся ввиду несоответствия лунного года солнечному, носят номер предыдущего месяца. Каж­дому времени года соответствовали 3 месяца. С наступлением 1-го дня 1-й луны начиналась весна.

Кроме того, знаки зодиака применялись для обозначения ча­сов (или, как еще говорят, «страж») в сутках. Продолжительность китайско-японской «стражи» составляет 2 часа. Каждой из них приписывались определенные качества («достижение», «успех», «беспорядок» и т.д.), которые соотносились с днями, счет которых велся, начиная с 1-го дня мыши 11-й луны, 1-го дня быка 12-й лу­ны и т.д. — вплоть до 1-го дня кабана 10-й луны. Эта система, ис­пользовавшая также данные о времени рождения того или иного человека, широко применялись в гадании. «Стражи», расписан­ные по кругу («по циферблату»), служили также для обозначения направлений. Например, «мышь», соответствуя «страже» «пол­ночь», была также указателем северного направления.

Другая принятая в Японии система летоисчисления — по го­дам правления того или иного императора. Для обозначения года указывается имя государя и порядковый номер со времени начала его правления. При использовании этой системы нужно, естест­венно, знать последовательность наследования престола тем или иным государем.

Следует иметь в виду, что в ранних японских письменных ис­точниках правители именовались не так, как сейчас. Тогда для их обозначения использовалось либо название дворца, из которого они правили (каждый новый император вплоть до конца VII в. ме­нял местоположение своей резиденции), либо их японские по­смертные имена (прижизненные имена были табуированы) — очень длинные, состоящие из многих компонентов. Ввиду неудоб­ства пользования такими именами сейчас даже в научной литера­туре принято обозначать раннеяпонских правителей по их китай­скому посмертному имени (Дзимму, Саймэй и т.п.), которое со­стоит всего из двух иероглифов, хотя эта система была принята только в период Хэйан (794-1185), когда эти имена были припи­саны правителям древности задним числом.

Третья система летоисчисления — по девизам правления (нэнгō) — также была заимствована из Китая. Первый девиз правления — Тайка («Великие перемены») — был принят в 645 году, однако полностью эта система утвердилась, начиная с 701 г. Девиз правления был призван отметить какое-либо выдающееся событие или же счастливое предзнаменование, магическим путем обеспечить успешное правления, избавить от несчастий, и поэто­му для его наименования использовались только «счастливые» сочетания иероглифов (обычно двух). Если же случалось что-ни­будь заслуживающее особого внимания (благоприятное или нет), то девиз правления мог меняться (иногда — по нескольку раз) за одно и то же правление. Нынешняя практика строгого соответст­вия одного нэнгō одному императору установилась лишь с 1868 г.

В традиционной Японии была выработана и абсолютная хро­нологическая шкала (кигэн). Ее разработка связана с именем Миёси Киёюки (847-918), который подсчитал, что от начала правления первого легендарного императора Дзимму (660 г. до н.э.) до 9-го года правления Суйко (601 г.) прошло 1260 лет. Этот способ летоисчисления не нашел сколько-нибудь широкого при­менения вплоть до 1872 г, когда было введено понятие «эры им­ператоров» (коки) — главным образом для того, чтобы показать европейцам «древность» японской истории. 29 января (впоследст­вии — 11 февраля) было признано датой «основания страны». Эта система летоисчисления активно использовалась в целях нацио­налистической пропаганды. Так, в 1940 г. прошло широкомас­штабное празднование 2600-летнего юбилея основания японского государства. В 1948 г. праздник был отменен, но в 1966 г. опять восстановлен.

1 января 1873 г. лунный календарь был официально заменен григорианским, и была принята европейская система летоисчис­ления. Однако наряду с ней сохранилась и система нэнгō. В 1979 году парламент принял закон об обязательном употреблении нэнгō в официальных документах. Девиз правления ныне здравствующего императора — Хэйсэй («достижение мира»).

Традиционная датировка нэнгō (часто — с переводом на европейскую систему летоисчисления) широко используется в профессиональной исторической литературе. Следует, однако, иметь в виду, что наступление лунного нового года каждый раз выпадает на разные дни. Кроме того, указ о провозглашение нового девиза правления может приходиться на любой день года, и, таким образом, перевод летоисчисления из нэнгō в григорианский календарь не носит механического характера. Отсюда возникает довольно часто встречающийся разнобой в датировках того или иного со­бытия: для правильного перевода в европейскую систему летоисчисления следует абсолютно точно знать, в какой день был про­возглашен соответствующий указ. Скажем, первый год Сева был провозглашен 25 декабря 1926 г. и поэтому длился всего неделю. Время же до этого дня относится к правлению предыдущего императора Тайсё.

 

Периодизация. С конца XIX в. под непосредственным влия­нием европейской исторической мысли в Японии вошло в употребление оперирование крупными времен­ными отрезками — периодами (дзидай).

Поскольку в дальнейшем изложении будут встречаться назва­ния этих периодов, далее приводится перечисление основных из них с краткими историко-культурными характеристиками. Следу­ет иметь в виду, наряду с ними существуют и более дробные и альтернативные классификации (для некоторых периодов).

1. Палеолит, или древний каменный век (40000-13000 лет на­зад).

2. Период Дзёмон (приблизительно соответствует неолиту). Датируется: 13 тыс. лет до н.э.- III в. до н.э. Назван так по типу керамики с веревочным орнаментом («дзёмон»). Культура Дзёмон была распространена на всей территории архипелага (от Хок­кайдо до Рюкю).

3. Период Яёй (бронзово-железный век). Назван по специфи­ческому типу керамики, впервые обнаруженному в Яёй (район Токио). Основной ареал распространения: север Кюсю, Западная и Центральная Япония. Время появления праяпонцев и праяпонской культуры.

4. Период Кофун (курганный) — IV-VI вв. Назван по много­численным погребальным сооружениям курганного типа. В связи со становлением родоплеменного государства Ямато вторая поло­вина этого, периода может носить название «период Ямато». В этот период началось распространение письменности и буддизма, сыгравшего в дальнейшем роль общегосударственной идеологии.

5. Период Асука (592-710). Назван по местонахождению ре­зиденций царей Ямато в районе Асука (поблизости от нынешних городов Нара и Киото). Окончательное становление японской государственности. В 646 г. начался длительный период «реформ Тайка», ставивших своей целью превращение Ямато в «цивилизо­ванное» (на китайский манер) государство. Провозглашение государственной собственности на землю, становление надельной системы землепользования.

7. Период Нара (710-794). Назван по местонахождению первой постоянной столицы Японии в Нара. Название страны было изменено на «Японию» («Нихон» — «там, откуда восходит солнце»). Активное строительство государства централизованно­го типа в соответствии с законодательными сводами, в связи с чем этот период (и начало следующего) часто именуется «рицурё кокка» («государство, [основанное] на законах»). Появление письменных памятников — мифологическо-летописных сводов «Кодзики» и «Нихон секи».

8. Период Хэйан (794-1185). Назван по местонахождению новой столицы — Хэйан (букв, «столица мира и спокойствия», совр. Киото; формально оставался столицей, т. е. императорской резиденцией до 1868 г.). Отмечен тенденциями упадка государст­венной власти, связанного с утерей государственной монополии на землю, крахом надельной системы и образованием сёэн — усадеб, находившихся в частном владении. Возникновение блестя­щей аристократической культуры, создание многочисленных про­заических и поэтических произведений. Политическое доминирование рода Фудзивара (поэтому конец этого периода иногда назы­вают «периодом Фудзивара»).

9. Период Камакура, 1185-1333 (сёгунат Минамото). Назван по расположению ставки военного правителя (сёгуна), первым из которых был Минамото-но Ёритомо. Установление социального и политического господства сословия воинов-самураев. В самурай­ской среде — период классического феодализма с развитыми вас­сальными отношениями.

10. Период Муромати, 1392-1568 (сёгунат Асикага). Назван по расположению ставки сёгунов из рода Асикага в Муромати (район Киото). Часто подразделяется на два подпериода: южной и северной династий (намбокутё, 1336-1392), когда существовало два параллельных и конкурировавших между собой император­ских двора, и «период воюющих провинций» {сэнгоку дзидай, 1467-1568). Постоянные феодальные междоусобные войны (осо­бенно во второй половине этого периода). В конце периода — рост городов, сопровождавшийся развитием городской светской культуры. Первые контакты с европейцами.

11. Период Эдо, 1603-1867 (сёгунат Токугава). Назван по рас­положению ставки сёгунов из рода Токугава в Эдо (совр. Токио). Основатель этого сёгуната — Токугава Иэясу — вывел страну из перманентного состояния гражданской войны и объединил ее под своим началом. Изгнание европейцев и запрещение христианства сопровождалось добровольным «закрытием» страны, когда все контакты с внешним миром были сведены к минимуму. Бурный рост городов, развитие городской культуры, экономики, резкое увеличение населения. Тотальная регламентация жизни всех слоев населения окончательно сформировала тип менталитета, кото­рый мы называем «японским».

12. Период Мэйдзи (1868-1911). Назван так по девизу правления императора Муцухито — «светлое правление». Не в силах противостоять нараставшему военно-политическому давле­нию западных держав, Япония была вынуждена провести ши­рокомасштабные реформы, имевшие своей целью создание совре­менного индустриального государства. Реформы, носившие рево­люционный характер, были облечены в идеологическую оболочку возврата к традиционным ценностям, к правопорядку древности, т. е. «реставрации» власти императора, отодвинутого на второй план при сёгунах. Бурное промышленное развитие, широкое за­имствование достижений западной цивилизации, при котором, однако, удалось сохранить национальную идентичность. Начало внешней экспансии.

*          *          *

Начиная с периода Нара, границы между историческими пе­риодами (дзидай) в традиционной японской историографии мар­кируются важными событиями, имеющими отношение к политической истории. В этом смысле принятая в Японии периодизация достаточно удобна с практической точки зрения (первоначальная, «грубая» хронологическая атрибуция события). Если же говорить о внутреннем содержании того или иного периода, то процесс его осмысления будет, видимо, продолжаться до тех пор, пока суще­ствует историческая наука.